Весенние грозы - Страница 36

— Ничего я не понимаю, Сергей Петрович… Вы говорите, как оракул.

«Оракул» замолчал самым глупым образом, а потом, обиженный этим замечанием, заговорил быстро и решительно о том, как он через год кончит курс, как потом отправится в университет, как будет юристом и только тогда позволит себе решить самый важный вопрос жизни. Любовь — слишком серьезное чувство, чтобы им шутить. Есть обязанности, не говоря уже о вкусах, привычках и разнице взглядов. Одним словом, получалось что-то вроде проповеди.

— Да вы это о чем? — уже сердито спросила Любочка.

— Гм… Мне кажется, что вы несколько увлекаетесь несбыточными мечтами, то-есть несбыточными в данный момент.

— Я?!..

— Я, конечно, очень признателен вам за внимание и некоторое предпочтение и сам, с своей стороны, отношусь к вам… симпатизирую…

— Другими словами, вы хотите сказать, что я в вас влюблена? Жестоко ошибаетесь, Сергей Петрович… И относительно особенного внимания вы тоже слишком много о себе думаете.

— А ваша записка?..

Любочка посмотрела на него строго — разве о таких вещах напоминают? — и, повернувшись, быстро пошла назад.

— Любовь Григорьевна… Любочка…

Любочка остановилась и крикнула издали:

— Вы глупы!

Любочка вылетела из сада, как облитая холодной водой. Ей сделалось вдруг так стыдно, так стыдно, как еще никогда не бывало. Что это такое было? Ведь ей ничего не нужно от Сережи. Зачем он говорил какие-то глупые слова? «Симпатизирую»… «а ваша записка»… Это бестактно, глупо, непростительно. Ах, как стыдно, почти до боли! В таком настроении Любочка не могла итти домой и отправилась прямо к Кате. Последняя с мельчайшими подробностями узнала весь последовательный ход роковых событий. Катя хохотала до слез, а Любочка горько плакала, охваченная желанием покаяться.

— Он дрянной… — повторяла она, не вытирая слез. — И, знаешь, я его возненавидела. Если бы ты видела, какое у него было глупое лицо!.. И я тоже, должно быть, была хороша… Ах, как всё это глупо, глупо!.. Я, кажется, умру от стыда…

— Ну, умирать не стоит, а в следующий раз делать подобных глупостей не следует.

Катя опять смеялась и чувствовала, что еще никогда так не любила эту милую Любочку, как сейчас. Какая она славная, вся славная, и рядом братец Сереженька.

— Мне больше всего нравится заключение… — говорила Катя, когда Любочка собралась уходить домой.

На Любочку вдруг нашло раздумье.

— Знаешь, Катя, а ведь нехорошо, что я его обругала… В сущности, если разобрать, кругом виновата я одна…

— Да будет тебе каяться. Еще что придумаешь?

— Нет, в самом деле, нехорошо. Он мог обидеться…

— Я думаю…

От двери Любочка вернулась и прошептала на ухо Кате:

— А всё-таки я его люблю… как никогда еще не любила!..

Катя сначала смеялась, когда Любочка ушла, а потом ей сделалось грустно. Конечно, роман Любочки разрешился очень комично, но под ним было нечто серьезное. Эта Любочка налетит на какую-нибудь историю… От неё можно ожидать всего. Из сожаления к Любочке, на следующий день Катя отправилась к Печаткиным, Любочка еще в гимназии умоляла её об этом, как о величайшей милости, а когда Катя пришла, Любочка встретила её почти сухо. Только с Любочкой могли происходить такие быстрые перемены.

— Ну, что нового? — спрашивала Катя.

— А ничего… — ответила Любочка, глядя на неё злыми глазами.

Любочка по логике людей, сделавших какую-нибудь глупость, теперь сердилась на Катю за свою вчерашнюю откровенность.

XVIII

Последний год Сережи и Гриши в гимназии прошел с необыкновенной быстротой. Не успели оглянуться, как зима уже была на исходе, а тут и весна на носу. Гимназисты усиленно готовились к выпускным экзаменам. Одно и то же волнение захватило обе семьи. Как-то Сережа справится, успеет ли Гриша… Катя и Любочка ужасно волновались, гораздо больше, чем на своих собственных экзаменах. Ведь вопрос шел о судьбе Сережи и Гриши… С Любочкой сделалось что-то вроде истерики, когда Сережа напутал что-то на экзамене из алгебры, и она навсегда возненавидела эту проклятую науку.

Наконец и экзамены кончились, и вчерашние гимназисты получили аттестаты зрелости. Гриша кончил с серебряной медалью, а Сережа просто. Он, впрочем, всегда относился свысока ко всем гимназическим знакам отличия, а теперь в особенности. По случаю такого торжества у Клепиковых был устроен настоящий парадный обед, служивший ответом на знаменитый ужин Григория Иваныча. Обе семьи еще раз собрались вместе, соединившись в общей радости. Анна Николаевна никак не могла удержаться и всё время потихоньку вытирала глаза платком: не было дорогого человека, который сумел бы порадоваться по-настоящему. Катя тоже чувствовала, что эта радость уже не так полна, как при поступлении мальчиков в гимназию. Чего-то недоставало… Все точно заразились одним сомнением: кто знает, что еще будет впереди.

— Осенью-то ведь они уедут, а мы останемся здесь одни, — шептала Любочка на ухо Кате.

— Что же, мы кончим гимназию и тоже поедем на курсы…

— Да, как же, жди… Еще целых два года осталось.

Дедушка Яков Семеныч всё поглядывал на девочек, разделяя их настроение.

— Что же, хорошо… — бормотал он, выпивая за здоровье «некрутов». — Дай бог… На что лучше!.. Свою домашнюю заботу переменим на дальнюю…

Петр Афонасьевич немножко подвыпил и развеселился. Расхрабрившись, он даже хотел сказать спич, как делал Григорий Иваныч, но Марфа Даниловна во-время успела толкнуть его локтем, и счастливый домовладыка только пожевал губами: